читать дальше

Этюд в багровых тонах

И, наверное, я взбунтовался бы против этих скребущих по нервам «концертов», если бы после них, как бы вознаграждая меня за долготерпение, он не проигрывал одну за другой несколько моих любимых вещей.

Удивительно неторопливо журчала его речь!

- Я же лентяй, каких свет не видел, то есть, конечно, когда на меня нападет лень, а вообще-то могу быть и проворным.

Холмс бросил на меня взгляд и саркастически поднял брови.

- Ну, после таких мастеров своего дела, как вы и Лестрейд, мне, пожалуй, тут нечего делать, - сказал он.

Грегсон самодовольно потер руки.

Его чуткие пальцы в это время беспрерывно летали по мертвому телу.

Я смотрел на него, и мне невольно пришло на ум, что он сейчас похож на чистокровную, хорошо выдрессированную гончую, которая рыщет взад-вперед по лесу, скуля от нетерпения, пока не нападет на утерянный след.

Мои слова и серьезная убежденность тона, очевидно, доставили моему спутнику немалое удовольствие - он даже порозовел. Я уже говорил, что он был чувствителен к похвалам его искусству не меньше, чем девушка к похвалам своей красоте.

- А теперь пообедаем и поедем слушать Норман Неруду. Она великолепно владеет смычком, и тон у нее удивительно чистый. Как мотив этой шопеновской вещицы, которую она так прелестно играет? Тра-ля-ля, лира-ля!..

Откинувшись на спинку сиденья, этот сыщик-любитель распевал, как жаворонок, а я думал о том, как разносторонен человеческий ум.

На лице его боролись смешливость и досада, наконец, чувство юмора взяло верх, и он весело расхохотался.

- Какая там к черту старуха! - сердито воскликнул Шерлок Холмс. - Это мы с вами - старые бабы, и нас обвели вокруг пальца!

- Последние два дня отняли у меня столько сил, что я просто валюсь с ног - не столько от физической усталости, конечно, сколько от умственного перенапряжения. Вам это знакомо,мистер Холмс, мы же с вами одинаково работаем головой.

- Вы мне льстите, - с серьезным видом возразил Холмс.

Но в память мою навсегда врезалась эта минута - торжествующая улыбка Холмса и его звенящий голос и дикое, изумленное выражение на лице кэбмена при виде блестящих наручников, словно по волшебству сковавших его руки.

Знак четырёх

Нервными длинными белыми пальцами он закрепил в шприце иглу и завернул манжет левого рукава. Несколько времени, но недолго он задумчиво смотрел на свою мускулистую руку, испещренную бесчисленными точками прошлых инъекций.

Его глаза, блестящие, глубоко посаженные, напоминали мне глаза хищной птицы. Так быстры, неслышны и вкрадчивы были его движения, точь‑в‑точь как у ищейки, взявшей след, что я вдруг подумал, каким бы страшным преступником он мог бы быть, если бы направил свой талант и свою энергию не в защиту закона, а против него.

- Какие лавры вам еще нужны, Холмс! Я восхищен вашим дедуктивным методом.

Со свесившимся языком и блестящими глазами Тоби стоял на бочке и торжествующе поглядывал на нас, ожидая похвалы. Вся бочка и колеса тележки были измазаны темной густой жидкостью, кругом сильно пахло креозотом.

Мы с Шерлоком Холмсом посмотрели друг на друга и одновременно разразились неудержимым смехом.

Послушайте, Уотсон, у вас чертовски плохой вид. Ложитесь‑ка на тот диван, и посмотрим, как скоро я сумеюусыпить вас.

Он взял из угла свою скрипку. Я растянулся на диване, и он заиграл тихую, медленную, навевающую дремоту мелодию, без сомнения, его собственную: у Шерлока Холмса был неподражаемый талант импровизатора. Я смутно вспоминаю его тонкую, худую руку, серьезное лицо и взмахи смычка.

- Очень он сегодня странный. Как только вы ушли, он стал ходить по комнате туда‑сюда, туда-сюда, я слушать ито устала эти бесконечные шаги. Потом он стал разговаривать сам с собой, бормотал что-то. И всякий раз, как брякал звонок, выходил на площадку и спрашивал: «Что там такое, миссис Хадсон?» А потом пошел к себе и хлопнул дверью, но и оттуда все время слышно, как он ходит.

- У нас есть устрицы, пара куропаток и небольшой выбор белых вин. Нет, Уотсон, вы не умеете ценить мои достоинства домашней хозяйки.

Мисс Морстен оказала мне честь, согласившись стать моей женой.

Холмс издал вопль отчаяния.

- Я так боялся этого! -сказал он. - Нет, я не могу вас поздравить.

Скандал в Богемии

- Я думаю, что мне лучше уйти, Холмс?

- Нет, нет, оставайтесь! Что я стану делать без моего биографа? Дело обещает быть интересным. Будет жаль, если вы пропустите его.

Если даже оставить в стороне самое содержание исследования, которое производил мой друг, - как удачно, с каким мастерством он сразу овладел всей ситуацией и какая строгая,неопровержимая логика была в его умозаключениях! Мне доставляло истинное удовольствие следить за быстрыми, ловкими приемами, с помощью которых он разгадывал самые запутанные тайны. Я настолько привык к его неизменным триумфам, что самая возможность неудачи не укладывалась у меня в голове.

Союз рыжих

Мы с Шерлоком Холмсом долго разглядывали и краткую эту записку, и унылое лицо Джабеза Уилсона; наконец смешная сторона происшествия заслонила от нас все остальное: не удержавшись, мы захохотали.

Он скрючился в кресле, подняв худые колени к ястребиному носу, и долго сидел в такой позе, закрыв глаза и выставив вперед черную глиняную трубку, похожую на клюв какой‑то странной птицы.

Весь вечер просидел он в кресле, вполне счастливый, слегка двигая длинными тонкими пальцами в такт музыке: его мягко улыбающееся лицо, его влажные, затуманенные глаза ничем не напоминали оХолмсе‑ищейке, о безжалостном хитроумном Холмсе, преследователе бандитов. Егоудивительный характер слагался из двух начал. Мне часто приходило в голову, чтоего потрясающая своей точностью проницательность родилась в борьбе с поэтической задумчивостью, составлявшей основную черту этого человека. Онпостоянно переходил от полнейшей расслабленности к необычайной энергии. Мне хорошо было известно, с каким бездумным спокойствием отдавался он по вечерам своим импровизациям и нотам. Но внезапно охотничья страсть охватывала его,свойственная ему блистательная сила мышления возрастала до степени интуиции, и люди, незнакомые с его методом, начинали думать, что перед ними не человек, а какое‑то сверхъестественное существо. Наблюдая за ним в Сент‑Джемс‑холле и видя, с какой полнотой душа его отдается музыке, я чувствовал, что тем, за кем он охотится, будет плохо.

- А, вот мы и в сборе! - сказал Холмс, застегивая матросскую куртку и беря с полки охотничий хлыст с тяжелой рукоятью.

Установление личности

- Муж был трезвенником, никакой другой женщины не было, а жалоба заключалась в том, что он взял привычку после еды вынимать искусственную челюсть и швырять ею в жену, что, согласитесь, едвали придет в голову среднему новеллисту. Возьмите понюшку табаку, доктор, и признайтесь, что я положил вас на обе лопатки с вашим примером.

- Ну что, нашли, в чем дело? - спросил я, входя в комнату.

- Да, это был бисульфат бария.

- Нет, нет, я спрашиваю об этой таинственной истории.

Тайна Боскомской долины

- Взять хотя бы первый пришедший в голову пример: мне совершенно ясно, что в вашей спальне окно с правой стороны, но я далеко не уверен, заметит ли мистер Лестрейд даже такой очевидный факт.

- Но как, в самом деле...

- Милый мой друг, я давно свами знаком. Мне известна военная аккуратность, отличающая вас. Вы бреетесь каждое утро и в это время года - при солнечном свете; но левая часть лица выбрита у вас несравненно хуже правой, чем левее - тем хуже, доходя, наконец, до полного неряшества. Совершенно очевидно, что эта часть лица у вас хуже освещена, чем другая. Я не могу себе представить, чтобы человек с вашими привычками смирился с плохо выбритой щекой, глядя в зеркало при нормальном освещении.

- Мы занимались дедукцией и логическими выводами, - сказал Лестрейд, подмигивая мне.

Шерлок Холмс весь преображался,когда шел по горячему следу. Люди, знающие бесстрастного мыслителя с Бейкер‑стрит, ни за что не узнали бы его в этот момент. Он мрачнел, лицо его покрывалось румянцем, брови вытягивались в две жесткие черные линии, из‑под них стальным блеском сверкали глаза. Голова его опускалась, плечи сутулились, губы плотно сжимались, на мускулистой шее вздувались вены. Его ноздри расширялись, как у охотника, захваченного азартом преследования. Он настолько был поглощен стоящей перед ним задачей, что на вопросы, обращенные к нему, или вовсе ничего не отвечал, или нетерпеливо огрызался в ответ.

Холмс нашел его следы за этим деревом и снова лег на живот. Раздался радостный возглас.

Пять зёрнышек апельсина

- Он пришел ко мне за помощью, и я же послал его на смерть!

Он вскочил со стула, зашагал покомнате с пылающим румянцем на бледном лице, нервно сжимая и разжимая свои длинные, тонкие пальцы.

Человек с рассечённой губой

Возле огня сидел, посмеиваясь над моим удивлением, не кто иной, как Шерлок Холмс. Он сделал мне украдкой знак, чтобы я подошел к нему, и опять превратился в дрожащего старика с отвислой губой.

Будет лучше всего, если вы пошлете с кучером записку вашей жене, что вы встретили меня и остались со мной.

Трудно отказать Шерлоку Холмсу: его требования всегда так определенны и точны и выражены таким повелительным тоном.

Помогать Шерлоку Холмсу в его изысканиях было для меня наивысшим счастьем. Поэтому я тотчас же написал записку жене, заплатил за Уитни, усадил его в кэб и стал терпеливо ждать неподалеку от дома.

- Верный товарищ всегда полезен. В моей комнате в «Кедрах» имеются две кровати.

В наше распоряжение была предоставлена просторная, удобная комната с двумя кроватями, и я сразу улегся,так как ночные похождения утомили меня. Но Шерлок Холмс, когда у него была какая‑нибудь нерешенная задача, мог не спать по целым суткам и даже неделям, обдумывая ее, сопоставляя факты, рассматривая ее с разных точек зрения до тех пор, пока ему не удавалось либо разрешить ее, либо убедиться, что он, находится на ложном пути. Я скоро понял, что он готовится просидеть без сна всю ночь. Он снял пиджак и жилет, надел синий просторный халат и принялся собирать в одну кучу подушки с кровати, с кушетки и с кресел. Из этих подушек он соорудил себе нечто вроде восточного дивана и взгромоздился на него, поджав ноги и положив перед собой пачку табаку и коробок спичек. При тусклом свете лампы я видел, какон сидит там в облаках голубого дыма, со старой трубкой во рту, рассеянно устремив глаза в потолок, безмолвный, неподвижный, и свет озаряет резкие орлиные черты его лица.

Так сидел он, когда я засыпал, и так сидел он, когда я при блеске утреннего солнца открыл глаза, разбуженный его внезапным восклицанием. Трубка все еще торчала у него изо рта, дым все еще вился кверху, комната была полна табачного тумана, а от пачки табаку, которую я видел вечером, уже ничего не осталось.

- Проснулись, Уотсон? -спросил он.

- Да.

- Хотите прокатиться?

- С удовольствием.

- Так одевайтесь. В доме еще все спят, но я знаю, где ночует конюх, и сейчас у нас будет коляска.

Пёстрая лента

- Знаю я вас, подлеца. Яуже и прежде слышал про вас. Вы любите совать нос в чужие дела.

Мой друг улыбнулся.

- Вы проныра!

Холмс улыбнулся еще шире.

- Полицейская ищейка!

Холмс от души расхохотался.

- Вы удивительно приятный собеседник, - сказал он. - Выходя отсюда, закройте дверь, а то, право же, сильно сквозит.

- Во‑первых, мы оба - мой друг и я - должны провести ночь в вашей комнате.

Мисс Стоунер и я взглянули на него с изумлением.

Мы с Шерлоком Холмсом без всяких затруднений сняли номер в гостинице «Корона».

В первое мгновение Холмс испугался не меньше меня. Он схватил мою руку и сжал ее, словно тисками. Потом тихо рассмеялся и, приблизив губы к моему уху, пробормотал еле слышно:

- Милая семейка! Ведь это павиан.

Знатный холостяк

- Коротко и ясно, - заметил Холмс, протягивая поближе к огню свои длинные, тонкие ноги.

- Передайте мне скрипку и садитесь поближе. Ведь теперь у нас осталась неразгаданной только одна проблема - как мыбудем убивать время в эти темные осенние вечера.

Берилловая диадема

Холмс лениво поднялся с кресла, встал у меня за спиной и, засунув руки в карманы халата, взглянул в окно. (это кофейник или тепловые точки на ушах?)

Было ясное февральское утро.

Я только что закончил пить чай, когда Холмс возвратился в прекрасном настроении, размахивая каким‑то старым ботинком. Он швырнул его в угол и налил себе чашку.

Медные буки

Холмс вытянул свои длинные ноги в сторону камина и приготовился слушать.

Серебряный

Я откинулся на подушки, дымя сигарой, а Холмс, подавшись вперед и чертя для наглядности по ладони тонким длинным пальцем, стал излагать мне события, заставившие нас предпринять это путешествие.

Жёлтое лицо

Два часа мы прохаживались вдвоем, большей частью молча, как и пристало двум мужчинам, превосходно знающим друг друга. Было около пяти, когда мы вернулись на Бейкер-стрит.

Мой друг бросал эти сведения небрежно, как бы вскользь, но я видел, что он скосил на меня взгляд, проверяя, слежу ли я за его рассуждением.

Приключения клерка

- Надеюсь, вы не считаетесвою коллекцию завершенной?

- Разумеется, нет! Я быочень хотел еще пополнить ее.

- Скажем, сегодня?

- Пусть даже сегодня.

- Даже если придется ехать в Бирмингем?

- Куда хотите.

- А практика?

- Что практика? Попрошу соседа, он примет моих пациентов. Я ведь подменяю его, когда он уезжает.

Обряд дома Месгрейвов

В характере моего друга Холмса меня часто поражала одна странная особенность: хотя в своей умственной работе он был точнейшим и аккуратнейшим из людей, а его одежда всегда отличалась не только опрятностью, но даже изысканностью, во всем остальном это было самое беспорядочное существо в мире, и его привычки могли свести с ума любого человека, живущего с ним под одной крышей.

Рейгетские сквайры

Проходя мимо, Холмс, к моему несказанному удивлению, вдруг наклонился и прямо перед моим носом нарочно опрокинул все это на пол. Стекло разбилось вдребезги, а фрукты раскатились по всем углам.

- Ну и натворили вы дел, Уотсон, - сказал он, нимало не смутившись, - во что вы превратили ковер!

Постоянный пациент

- Ну, а теперь сразу в постель, ибо я буду удивлен, если поутру мы не получим каких-нибудь новостей с Брук-стрит.

Предсказание Шерлока Холмса сбылось, и новость была трагическая. В половине восьмого утра, когда хмурый день еще только занимался, Холмс уже стоял в халате у моей постели.

Морской договор

Он повернулся к столу и написал несколько телеграмм, которые тут же вручил мальчику-слуге. Затем сел на стул, стоявший против моего кресла, поднял колени и, сцепив длинные пальцы, обхватил руками худые, длинные ноги.

Случай с переводчиком

- Бывший военный, как я погляжу, - сказал Шерлок.

- И очень недавно оставивший службу, - заметил брат.

- Служил он, я вижу, в Индии.

- Офицер по выслуге, ниже лейтенанта.

- Я думаю, артиллерист, - сказал Шерлок.

- И вдовец.

- Но имеет ребенка.

- Детей, мои мальчик, детей.

- Постойте, - рассмеялся я, - для меня это многовато.

Последнее дело Холмса

Признаться, я хотел поставить здесь точку и умолчать о событии, оставившем такую пустоту в моей жизни, что даже двухлетний промежуток оказался бессильным ее заполнить.

Тщетно я упрашивал Холмса остаться у меня ночевать. Мне было ясно, что он боится навлечь неприятности на приютивший его дом и что это единственная причина, которая гонит его прочь.

Пустой дом

Я снова схватил его за рукав и нащупал его тонкую, мускулистую руку.

- Таким образом, сегодня, в два часа дня, я очутился в своей старой комнате, в своем старом кресле, и единственное, чего мне оставалось желать, это - чтобы мой старый друг Уотсон сидел рядом со мной в другом кресле, которое он так часто украшал своей особой.

Такова была изумительная повесть, рассказанная мне в тот апрельский вечер, повесть, которой я бы ни за что не поверил, если бы не видел своими глазами высокую, худощавую фигуру и умное, энергичное лицо человека, которого уже никогда не чаял увидеть.

Я еще не знал, какого хищного зверя нам предстояло выследить в темных джунглях лондонского преступного мира, но все повадки этого искуснейшего охотника сказали мне, что приключение обещает бытьодним из самых опасных, а язвительная усмешка, появлявшаяся время от времени на аскетически строгом лице моего спутника, не предвещала ничего доброго для той дичи, которую мы выслеживали.

Холодные тонкие пальцы Холмса сжали мою руку, и он повел меня по длинному коридору, пока наконец перед нами не обрисовались еле заметные контуры полукруглого окна над дверью.

Мой спутник положил руку мне на плечо и почти коснулся губами моего уха.

В полном безмолвии я слышал свистящее дыхание Холмса, выдававшее сильное, с трудом сдерживаемое волнение. Внезапно он толкнул меня в глубь комнаты, в самый темный ее угол, и зажал мне на минуту рот рукой, требуя тем самым полного молчания.В эту минуту я ощутил, как дрожат его пальцы. Никогда еще я не видел его в таком возбуждении, а между тем темная улица казалась все такой же пустынной и безмолвной.

Подрядчик из Норвуда

- Вы пойдете в тюрьму! - воскликнул Холмс. - Да это просто замеча... просто ужасно. Какое обвинение вам предъявляют?

- Теперь, Лестрейд, будем ждать свидетеля. А вы, друзья, кричите «Пожар!» Ну, раз, два, три...

- Пожар! - закричали мы что было сил.

- Благодарю вас. Еще раз, пожалуйста.

- Пожар!! Горим!

- Еще раз, джентльмены, все вместе.

- Пожар!!!

Думаю, что пары кроликов хватило. Будете писать о Норвудском деле, Уотсон, смело пишите о кроликах. Истина где‑то недалеко.

Пляшущие человечки

В течение многих часов Шерлок Холмс сидел согнувшись над стеклянной пробиркой, в которой варилось что‑то на редкость вонючее. Голова его была опущена на грудь, и он казался мне похожим на странную тощую птицу с тусклыми серыми перьями и черным хохолком.

Он внезапно повернулся и своим длинным, тонким пальцем показал на отверстие в нижней перекладине оконной рамы.

Случай в интернате

Холмс протянул свою длинную, худую руку и снялс полки том энциклопедического справочника на букву «X».

Чёрный Питер

- Черт возьми, Холмс! - вскричал я. - Неужели вы хотите сказать, что гуляли по Лондону с этакой штукой?

- Нет, я только съездил к мяснику.

- К мяснику?

- И вот возвращаюсь домой с прекрасным аппетитом. Знаете, как полезны физические упражнения перед завтраком? Но, держу пари, вам ни за что не угадать, какие именно упражнения я проделывал.

- И не собираюсь угадывать.

Холмс, посмеиваясь, налил себе кофе.

- Заглянули бы вы в заднюю комнату лавки Аллардайса, так увидели бы: с потолка свисает свиная туша, а какой‑то джентльмен, сняв сюртук, яростно старается проткнуть ее вот этим орудием. Джентльмен этот - я.

Конец Чарльза Огастеса Милвертона

Холмс сначала казался раздосадованным, но теперь лицоего прояснилось, и он хлопнул меня по плечу.

- Ладно, дорогой друг, пусть будет так. Мы много лет жили в одной комнате, и нечего под конец менять традицию. Если не повезет, будем вместе делить камеру.

- Прекрасно. А маска?

- Могу сделать пару из черного шелка.

- У вас, я вижу, врожденная склонность к таким вещам.

Мое первое чувство страха прошло, и я трепетал от острого наслаждения, какого никогда не испытывал, когда мы защищали закон, а не бросали ему вызов, как теперь.

Я знал по тому, как Холмс прижался ко мне, что и он наблюдает.

Я почувствовал, как рука Холмса проскользнула в мою и успокоительно ее пожала. Он как бы говорил мне, что предвидел такой оборот и не волнуется.

Три студента

Холмс протянул ему маленький кусочек дерева с буквами«НН», над которыми облупилась краска.

- Теперь ясно?

- Нет, боюсь, и теперь не совсем...

- Вижу, что я всегда был несправедлив к вам, Уотсон. Оказывается, вы не единственный в своем роде.

Пенсне в золотой оправе

- Итак, Хопкинс, вы обнаружили, что ничегоне обнаружили. Что же вы после этого предприняли?

- Во время нашего разговора, словно в подтверждение его слов, к дому доктора подъехала карета.

- И вы решили следовать за ней?

- Чудесно, Уотсон! Вы сегодня бесподобны, именно это я и решил.

Убийство вЭбби-Грейндж

И только выпив на вокзале горячего чаю и усевшись в кентский поезд, мы настолько оттаяли, что он мог говорить, а я слушать.

- Вы, Уотсон, - английский суд присяжных, - я не знаю человека, который был бы более достоин этой роли. Я судья.

Второе пятно

- Ну, Уотсон, прекрасный пол - это уж по вашей части, - улыбаясь, сказал Холмс, когда парадная дверь захлопнулась и больше не было слышно шуршания юбок.

Едва мы успели закрыть тайник и положить ковер на место, как в коридоре послышался голос Лестрейда. Когда он вошел, Холмс стоял, небрежно прислонившись к камину, с унылым и страдальческим видом, едва сдерживая безудержную зевоту.

Собака Баскервилей

- Я не могу не отметить, что, описывая со свойственной вам любезностью мои скромные заслуги, вы обычно преуменьшаете свои собственные возможности. Если от вас самого не исходит яркое сияние, то вы, во всяком случае, являетесь проводником света. Мало ли таких людей, которые, не блистая талантом, все же обладают недюжинной способностью зажигать его в других! Я у вас в неоплатном долгу, друг мой.

- Боже мой! Ну, конечно, курчавый спаниель!

Говоря это, Холмс сначала расхаживал по комнате, потом остановился у оконной ниши. В его последних словах прозвучало такое твердое убеждение, что я недоуменно взглянул на него:

- Послушайте, друг мой, почему вы в этом уверены?

- По той простой причине, что я вижу собаку у наших дверей, а вот и звонок ее хозяина.

Сквозь дымовую завесу я еле разглядел Холмса, удобно устроившегося в кресле. Он был в халате и держал в зубах свою темную глиняную трубку. Вокруг него лежали какие-то бумажные рулоны.

- Простудились, Уотсон? - спросил он.

- Нет, просто дух захватило от этих ядовитых фимиамов.

- Да, вы, кажется, правы: здесь немного накурено.

- Какое там «немного»! Дышать нечем!

- Тогда откройте окно. Я вижу, вы просидели весь день в клубе?

- Холмс, дорогой мой!

- Правильно?

- Разумеется, правильно, но как вы...

Он засмеялся, глядя на мою растерянную физиономию.

- Ваше простодушие, Уотсон, поистине восхитительно! Если б вы знали, как мне приятно проверять на вас свои скромные силы!

- Мое тело оставалось здесь, в кресле, и, как это ни грустно, успело выпить за день два больших кофейника и выкурить невероятное количество табака.

- Я еще не дошел до того, чтобы забираться в ящик во время своих размышлений, но логический вывод из моей теории именно таков. Ну как, вы успели подумать над этим делом?

- Оно не выходило у меня изголовы весь день.

- И к чему же вы пришли?

- Запутанная история.

Холмс мгновенно преобразился - от его томности не осталось и следа, он снова стал человеком действия.

- Одевайтесь, Уотсон, скорей. Нельзя терять ни секунды.

Снимая на ходу халат, он быстро ушел к себе и через две‑три минуты вернулся уже в сюртуке.

- Ни в коем случае, друг мой! Если вы со мной не соскучитесь, то я с вами и подавно.

- Если за это возьмется мой друг, то вот вам человек, на которого можно положиться в трудную минуту, в чем я убедился на собственном опыте.

Вы, вероятно, помните, что я сплю не очень крепко, а здесь, в Баскервиль‑холле, когда все время приходится быть настороже, сон у меня особенно чуткий.

- Сегодня такой чудесный вечер, дорогой Уотсон, - сказал хорошо знакомый мне голос. - Зачем сидеть в духоте? На воздухе гораздо приятнее.

Минуту или две я стоял, не веря своим ушам, и не мог перевести дух от неожиданности. Потом дар речи вернулся ко мне, и я почувствовал, как огромная тяжесть спала у меня с плеч. Этот холодный, язвительный голос мог принадлежать только одному человеку во всем мире.

- Холмс! - крикнул я. - Холмс!

- Выходите, - сказал он, - и, пожалуйста, поосторожнее с револьвером.

Я вылез из пещеры и увидел его. Холмс сидел на камне и с озорным блеском в серых глазах смотрел на мою изумленную физиономию. Он сильно похудел за ото время, но вид у него был бодрый, спокойный, лицо - бронзовое от загара. Строгий спортивный костюм, кепи - ни дать ни взять турист, странствующий по болотам! Он даже остался верен своему поистине кошачьему пристрастию к чистоплотности: гладко выбритые щеки, рубашка без единого пятнышка. Как будто все это происходило на Бейкер‑стрит!

- Кто другой мог бы так обрадовать меня своим появлением! - сказал я, крепко пожимая ему руку.

- Если б вы знали, что я здесь, это ничему бы не помогло и, может быть, даже кончилось моим разоблачением. Вам, наверно, захотелось бы рассказать мне что‑нибудь или же вы, по свойственной вам доброте, вдруг вздумали бы обставлять меня здесь удобствами.

- Я привез с собой Картрайта - помните мальчугана из Рассыльной конторы? - и он великолепно обслуживает меня. А вы знаете мои скромные требования: кусок хлеба, чистый воротничок, что еще человеку нужно?

Холмс вскрикнул и наклонился над телом сэра Генри. И вдруг начал приплясывать, с хохотом тряся мне руку. Неужели это мой строгий, всегда такой сдержанный друг? Вот что бывает, когда скрытое пламя прорывается наружу!

Холмс громко расхохотался и отошел от портрета. В тех редких случаях, когда мне приходилось слышать его смех, я знал, что это всегда предвещает какому-нибудь злодею большую беду.

Долина ужаса

Холмс совершенно преобразился: глаза его блестели, и все тонкое, нервное лицо как бы озарилось внутренним светом.

- Мои требования скромны. Темнота и зонтик доктора Уотсона.

- Позавтракать вы можете в гостинице... Вечером усталые, но довольные...

- Ваши шутки переходят все границы! - воскликнул Макдоналд.

- Ну ладно, проведите день как хотите, - успокоилего Холмс, ласково похлопав по плечу.

Алое кольцо

Холмс наклонился к женщине и положил ей на плечо свои длинные, тонкие пальцы. Он, когда хотел, проявлял чуть ли не гипнотическую способность успокаивать.

Его живое, умное лицо все еще хранило выражение сосредоточенного внимания и напряженной энергии, и я понял, чтокакой‑то новый красноречивый факт заставил его мозг работать особенно интенсивно. Представьте себе гончую, когда она лежит на псарне, развалясь, опустив уши и хвост, и затем ее же, бегущую по горячему следу, - точно такая перемена произошла с Холмсом. Теперь я видел перед собой совсем другого человека. Как не похож он был на ту вялую, развинченную фигуру в халате мышиного цвета, всего несколько часов назад бесцельно шагавшую покомнате, в плену у тумана!

- Сейчас я отправляюсь всего‑навсегов разведку, ничего серьезного я предпринимать не стану, пока рядом со мной нет моего верного компаньона и биографа. Вы оставайтесь здесь, и, весьма вероятно, через час‑другой мы увидимся снова. Если соскучитесь, вот вам стопка бумаги и перо: принимайтесь писать о том, как мы выручили государство.

Вместо ответа я встал из‑за стола.

- Вы правы, Холмс. Это наш долг.

Он тоже вскочил и пожал мне руку.

- Я знал, что вы не подведете в последнюю минуту, - сказал Холмс, и в глазах его я прочел что-то очень похожее на нежность. В следующее мгновение он был снова самим собой - уверенный, трезвый, властный.

Погибнем «за Англию, за дом родной и за красу». А, Уотсон? Мученики, сложившие головы на алтарь отечества.

Шерлок Холмс при смерти

Он не любил женщин и не верил им, но держался с ними всегда по‑рыцарски учтиво.

Мое внимание привлекла коробочка из слоновой кости, чернаяс белыми украшениями и с выдвижной крышкой. Вещица была очень красивая, и я уже протянул к ней руку, чтобы получше ее рассмотреть, но тут...

Холмс издал крик, столь, пронзительный, что его, наверное, услышали в дальнем конце улицы. Мороз пробежал у меня по коже, волосы встали дыбом от этого ужасного вопля. Обернувшись, я увидел искаженное лицо Холмса, встретил его безумный взгляд. Я окаменел, зажав коробочку в руке.

- Поставьте ее на место, Уотсон! Немедленно поставьте на место!

И только когда я поставил коробку на прежнее место, онсо вздохом облегчения откинулся на подушку.

- Я слышу стук колес, Уотсон. Скорее, если только вы меня любите. И не шевелитесь, что бы ни случилось.

- И вы еще спрашиваете, мой дорогой Уотсон! Вы думаете, я не ценю ваши медицинские познания? Разве я мог надеяться,что ваш опытный взгляд пройдет мимо таких фактов, как отсутствие изменений температуры и пульса у умирающего?

Исчезновение ледиФренсис Карфэкс

- Но почему турецкие? - спросил Шерлок Холмс,упорно разглядывая мои ботинки. Я сидел в широком плетеном кресле,и мои вытянутые ноги привлекли его недремлющее внимание.

- Нет, английские, - удивленно отозвался я. -Я их купил у Латимера на Оксфорд‑стрит.

Холмс обреченно вздохнул.

- Бани! Бани турецкие, а не ботинки! Почему расслабляющие и очень дорогие турецкие бани, а не бодрящая ванна дома?

- О, это еще примитивнее. Вы всегда завязываете шнурки одинаково. А сейчас я вижу замысловатый двойной узел, совсем непохожий на ваш. Значит, вы снимали ботинки. Кто мог завязан вам шнурки? Или сапожник, или прислужник в бане. Сапожника исключаем, потому что ботинки почти новые. Что остается? Остаются бани. Элементарно, правда? Но как бы там ни было, Уотсон, турецкие бани сослужили свою службу.

- Поезжайте, милый Уотсон, и если два пенса за слово моего скромного совета не покажутся вам чрезмерной ценой, я в любое время дня и ночи к вашим услугам и в пределах досягаемости Континентального телеграфа.

- Что ж, у нас один выход: идти напролом. Вы вооружены?

- Вот трость!

- Будем пытать счастья вместе, Уотсон. Нам ведь не впервой.

- Да вы просто бандит!

- Ничуть не возражаю против такого определения, -рассмеялся Холмс. - Мой спутник тоже весьма опасный головорез, рекомендую.

Дьяволова нога

Улыбнувшись, мой друг положил руку мне на плечо.

- Знаете, Уотсон, пожалуй, мне снова придется взяться за трубку и снова вызвать ваши справедливые упреки, - сказал он.

Это выражение я видел так недавно на лицах умерших... Теперь я видел его на лице Холмса. И тут наступило минутное просветление. Я вскочил с кресла, обхватил Холмса и, шатаясь, потащил его к выходу, потом мы лежали на траве, чувствуя, как яркие солнечные лучи рассеивают ужас, сковавший нас. Он медленно исчезал из наших душ, подобно утреннему туману, пока к нам окончательно не вернулся рассудок, а с ним и душевный покой. Мы сидели на траве, отирая холодный пот, и с тревогой подмечали на лицах друг друга последние следы нашего опасного эксперимента.

- Честное слово, Уотсон, я в неоплатном долгу перед вами, - сказал наконец Холмс нетвердым голосом, - примите мои извинения. Непростительно было затевать такой опыт, и вдвойне непростительно вмешивать в него друга. Поверьте, я искренне жалею об этом.

- Вы же знаете, - отвечал я, тронутый небывалой сердечностью Холмса, - что помогать вам - величайшая радость и честь для меня.

Его прощальный поклон

- Ну-ка, Уотсон, дайте на себя взглянуть. - Холмс отложил работу и взял друга за плечи. - Я вас еще не видел при свете. Ну,как обошлось с вами протекшее время? По-моему, вы все такой же жизнерадостный юнец, каким были всегда.

Знатный клиент

Турецкая баня - наша с Холмсом слабость. Я не раз замечал, что именно там, в приятной истоме дымной парилки, мой друг становился менее замкнутым и более человечным, нежели где бы то ни было. На верхнем этаже бань на Нортумберленд‑авеню есть укромный уголок, в котором стоят рядышком две кушетки.

Вместо ответа он вытащил из‑под простынок, в которые был запакован, худую нервную руку и извлек из внутреннего кармана висевшего рядом пальто какой‑то конверт.

На следующий вечер я явился к Холмсу и был с пристрастием проэкзаменован.

Человек с белым лицом

Заговорив о моем старом друге и биографе, я воспользуюсь случаем и объясню, пожалуй, зачем я обременяю себя партнером, распутывая ту илииную загадку. Я делаю это не из прихоти и не из дружеского расположения к Уотсону, а потому, что он обладает присущими только ему особенностями, окоторых обычно умалчивает, когда с неумеренным пылом описывает мои таланты. Партнер, пытающийся предугадать ваши выводы и способ действия, может лишь испортить дело, но человек, который удивляется каждому новому обстоятельству, вскрытому в ходе расследования, и считает загадку неразрешимой, является идеальным помощником.

Старина Уотсон в то время покинул меня ради жены - единственный эгоистический поступок, совершенный им за все время, что мы знали друг друга. Я остался один.

Именно сейчас я и почувствовал, как мне недостает моего Уотсона. Уж он‑то всякими интригующими вопросами и возгласами удивления умеет возвысить мое несложное искусство до уровня чуда, хотя в действительности онопредставляет собой не что иное, как систематизированный здравый смысл.

Камень Мазарини

- Но пока что мы можем наслаждаться жизнью, верно? Спиртные напитки вам не противопоказаны? Сифон и сигары на прежнем месте. Надеюсь, вы еще не презираете мой жалкий табак и трубку?

Вампир в Суссексе

- Отлично помню, - сказал я, откладывая письмо всторону. - Верзила Боб Фергюсон, лучший трехчетвертной, каким могла похвастать команда Ричмонда. Славный, добродушный малый. Как это похоже на него - так близко принимать к сердцу неприятности друга.

Холмс посмотрел на меня пристально и покачал головой.

- Никогда не знаешь, чего от вас ожидать, Уотсон, - сказал он. - В вас залежи еще не исследованных возможностей. Будьте добры, запишите текст телеграммы: «Охотно беремся расследование вашего дела».

Три Гарридеба

Затем я почувствовал, как крепкие, словно стальные, руки моего друга подхватили меня - он оттащил меня к стулу.

- Вы не ранены, Уотсон? Скажите, ради Бога, вы не ранены? Да, стоило получить рану, и даже не одну, чтобы узнать глубину заботливости и любви, скрывавшейся за холодной маской моего друга. Ясный, жесткий взгляд его на мгновение затуманился, твердые губы задрожали. На один‑единственныймиг я ощутил, что это не только великий мозг, но и великое сердце... Этот момент душевного раскрытия вознаградил меня за долгие годы смиренного и преданного служения.

- Пустяки, Холмс. Простая царапина.

Перочинным ножом он разрезал на мне брюки сверху донизу.

- Да, правда, слава Богу! - воскликнул он с глубоким вздохом облегчения. - Только кожу задело. - Потом лицо его ожесточилось. Он бросил гневный взгляд на нашего пленника, который приподнялся и ошарашено смотрел перед собой. - Счастье твое, негодяй, не то, клянусь... Если бы ты убил Уотсона, ты бы живым отсюда не вышел.

Загадка Торского моста

- Я мог бы принять участие в этом деле?

- Пока не в чем, но мы обсудим этот вопрос, когда вы уничтожите два крутых яйца, которыми нас сегодня удостоила наша новая кухарка. Степень их съедобности находится в прямой связи с очередным номером «Семейной газеты», которую я видел вчера на столе в гостиной: даже такое пустяковое дело, как варка яиц, требует внимания, точного ощущения времени и несовместимо с чтением романа, напечатанного в этом отличном периодическом издании.

Для Холмса же, я видел, путь казался бесконечным: он не мог усидеть на месте и все время расхаживал по вагону или садился и начинал барабанить своими длинными, чувствительными пальцами по спинке сиденья. Когда мы уже подъезжали, он вдруг уселся против меня (мы были одни в купе) и, положив руку мне на колено, пристально посмотрел на меня. Взгляд был озорным, как у бесенка.

- Уотсон, - сказал он, - я припоминаю, что, отправляясь в наше путешествие, вы взяли с собой револьвер.

Я это сделал скорее для него, ибо он мало заботился о своей безопасности, когда углублялся в решение проблемы, так что не раз мой револьвер выручал нас в беде. Я напомнил ему об этом.

- Да, да. Я немного рассеян в таких делах. Так он у вас при себе?

Я вытащил из заднего кармана небольшой, но очень удобный револьвер. Он открыл затвор, высыпал патроны и внимательно осмотрел его.

- Такой тяжелый, прямо удивительно... - сказал он.

Человек на четвереньках

У нас с ним в ту пору установились довольно своеобразные отношения. Он был человек привычек, привычек прочных и глубоко укоренившихся, и одной из них стал я. Я был где‑то в одном ряду с его скрипкой, крепким табаком, его дочерна обкуренной трубкой, справочниками и другими, быть может, более предосудительными привычками. Там, где речь шла об активных действиях и ему нужен был товарищ, на выдержку которого можно более или менее спокойно положиться, моя роль была очевидна. Но для меня находилось и другое применение: на мне он оттачивал свой ум, я как бы подстегивал его мысль. Он любил думать вслух в моем присутствии. Едва ли можно сказать, что его рассуждения были адресованы мне - многие из них могли бы с не меньшим успехом быть обращены кего кровати, - и тем не менее, сделав меня своей привычкой, он стал ощущать известную потребность в том, чтобы я слушал его и вставлял свои замечания. Вероятно, его раздражали неторопливость и обстоятельность моего мышления, но оттого лишь ярче и стремительней вспыхивали догадки и заключения в его собственном мозгу. Такова была моя скромная роль в нашем дружеском союзе.

- В гостинице «Шахматная Доска», если мне память не изменяет, очень недурен портвейн, а постельное белье выше всяких похвал. Право же, Уотсон, наша судьба на ближайшие несколько дней складывается куда как завидно.

Москательщик на покое

- При вашем врожденном обаянии, Уотсон, каждая женщина вам сообщница и друг.

- А мы с вами спасемся от серой повседневности этого мира сквозь боковую дверцу - музыку. В Альберт‑Холле сегодня поет Карина. Мы как раз успеем переодеться, пообедать и подадимся наслаждению.

- Я очень боюсь, милый Уотсон, что сегодня обратного поезда уже нет. Сам того не желая, я обрек вас на муки захолустной гостиницы. Но ничего, Уотсон, зато вы побудете на лоне природы.